Между Сталиным и Маринкой. Фильм о Новочеркасском расстреле

На 77-м Венецианском кинофестивале прошла мировая премьера фильма Андрея Кончаловского «Дорогие товарищи!». Исторические события, известные как «Новочеркасский расстрел», стали поводом для камерной и пронзительной мелодрамы.

В России фильм выйдет в широкий прокат во второй половине осени — с навязанными действующим законодательством цензурными купюрами: вместо крепкого мата, которым секретарь обкома Александр Василич Басов кроет подчиненных, допустивших народные волнения, в фонограмме будет тишина. Тридцать с лишним лет тишина окружала и трагедию, случившуюся 1–2 июня 1962 года, — расправу властей над новочеркасскими рабочими, объявившими (неслыханное ЧП союзного масштаба!) забастовку после повышения розничных цен на продовольствие и снижения расценок по трудовым договорам. Публикации о событиях в Новочеркасске появились только в перестройку — вся информация о расстреле была засекречена по решению Президиума ЦК КПСС, подписка о неразглашении взималась в обязательном порядке, ее нарушение гарантировало строжайшее, вплоть до высшей меры, наказание. Тема остается неудобной и в 2020-м — неожиданно, что за нее взялся режиссер, вполне себе дружественный новой российской власти, не стесняющейся считать себя правопреемницей власти советской; снят фильм при поддержке Министерства культуры, в финальных титрах есть персональная благодарность недавнему одиозному министру Мединскому. Да и без этого, зная политические взгляды Кончаловского, было бы странно ждать от фильма оды бунту, кровавого праздника непослушания: Кончаловский народ за богоносца не считает, забастовщиков не героизирует. Но и власть показывает трезво, не без аристократической брезгливости и даже с толикой политической сатиры — когда забаррикадировавшиеся в начальственных кабинетах Новочеркасского электровозостроительного завода партийцы вынужденно покидают осажденное рабочими здание через канализацию. Да и в целом власть, конечно, паршивая: секретарь обкома даже из «Чайки» не вылез, «злой приехал».

Только «Дорогие товарищи!» — не совсем про политику. Строгое, графичное черно-белое изображение, сухой, почти репортажный стиль первой части фильма, фиксирующей нервные бдения властной верхушки («Товарищи из президиума не зря приехали, Микоян, Козлов — такие товарищи!» — в одной фразе, походя сказанной главной героиней, — вековой российский пиетет перед «авторитетами»), могут напомнить об итальянском политическом кино 1960-х. Однако высокая итальянская мелодрама — та, что ведет свою родословную от оперы и не сдала позиций даже с пришествием в кино неореализма, — «Дорогим товарищам!» куда ближе; от «улыбки Кабирии» в фильме не меньше, чем от Франческо Рози. На счету Кончаловского есть, кстати, постановки Джузеппе Верди, и оперная чувственность, оперная сентиментальность явственно ощутимы в этом неожиданно сдержанном и обошедшемся без оригинальной музыки фильме.

Первые доступные для публикации кадры из «Дорогих товарищей!» могут создать ложное впечатление — об эдаком размашистом историческом полотне, с эпическими картинами стачки и расстрела бастующих войсками. И начинается фильм с гимна СССР — но звучит гимн из потрескивающего домашнего радиоприемника и сопровождает интимно-будничную сцену: Людмила Семина (Юлия Высоцкая) выпрыгивает из кровати «чужого мужика», коллеги по горкому Виктора, отправившего семью в санаторий; одевается второпях — проснулась ни свет ни заря, чтобы успеть за партийным пайком, пока паника не поднялась и соль со спичками не смели. Вместо утренних ласк — разговор про цены на молоко и инструкцию ЦК, в духе советского кафкианства обещающую, что рост цен приведет «к поднятию жизненного уровня в самое ближайшее время». «При Сталине цены каждый год снижали, а эти поднимают. Возникает вопрос!" – ворчит Людмила, "бешеная" – по определению любовника – дочь донского казака, бережно хранящего опасную дореволюционную форму ("в ней хоронить меня будешь»). Медсестра-фронтовичка, служащая теперь в горкомовском отделе промышленности, вдова солдата, прячущая за рублеными фразами нежность к дочери Светке, связавшейся с заводским «хулиганьем». Сама Людмила до поры настроена к бунтовщикам решительно; когда заезжий кремлевский гость лицемерно предлагает «поговорить с народом», не сдержавшись, выступает с места: «Что с ними разговаривать? Арестовать всех. Арестовать и судить по всей строгости, а зачинщиков — к высшей мере наказания». И сама готова отвечать также по всей строгости, не страшась быть разжалованной в фельдшеры: «Работу не сделали».

Неоднозначная общественная позиция Кончаловского вкупе с его снобизмом могут легко застить очи либеральной общественности и спровоцировать неприязнь к фильму; еще и в симпатиях к Сталину не ровен час упрекнут, поставив знак равенства между автором и героиней. У Людмилы иконическое фото генералиссимуса — на заветном месте, вместе с семейными фотографиями, рядом с карточкой погибшего на фронте мужа. «Был бы Сталин, давно бы коммунизм построили», – заявляет Семина, но уже с вопросительной интонацией, теряя уверенность с каждой минутой экранного времени. Ей неуютно — как большинству обывателей, что в 1960-е, что сейчас, — в нерегламентированном мире, она тоскует по той поре, когда было «все понятно, кто свой, кто враг, а тут — непонятно». Впрочем, «перековки» убежденной сталинистки не произойдет и в финале — но так честнее; если бы Кончаловский завершил фильм полным идейным перерождением «бешеной» Семиной, вышло бы лицемерно, как в липовых партийных рапортах «о единодушной поддержке повышения цен студентами и рабочими». А Семина и лицемерие — вещи несовместные; и если в чем автор и солидаризуется с героиней, так это в стремлении жить, руководствуясь своим чутьем, принципами и совестью. Вообще же, Кончаловский в этом коллективном портрете народа точно улавливает суть, сформулированную в песне вряд ли близкого ему Высоцкого: «А на левой груди — профиль Сталина, а на правой — Маринка анфас». Так тут и живут, мечтая о крепкой руке вождя и радуясь разным будничным частностям, между Сталиным и Маринкой; и вот этой условной «Маринки» в фильме больше; а контрапунктом первых выстрелов становится сладкая эстрадная «Рула-терула».

«Дорогие товарищи!» — камерный фильм, замкнутый в служебных кабинетах, частных квартирах, заводских и больничных коридорах, тесных салонах автомобилей. Камера здесь (Кончаловский впервые за десять лет работает не с Александром Симоновым, любимым оператором Алексея Балабанова, а с Андреем Найденовым, чей равно аскетичный и поэтичный стиль запомнился по фильмам Ивана Вырыпаева) будто встроена в интерьеры; она наблюдает со стороны; в самом показательном кадре прячется на полке шкафа, среди гроссбухов, и словно вздрагивает, когда кто-то ставит на эту полку папку. О портретах Ленина и красных знаменах («С Лениным — за советскую власть!») мы больше слышим; начало забастовки встречаем на заседании горкома, когда далекая сирена на НЭВЗе — синхронно с телефонным звонком — нарушает партийный покой. Демонстрация бастующих — короткими резкими кадрами, редкими общими планами. Сам расстрел — словно с изнанки, но тут один план с дебелыми ногами мертвой парикмахерши действует сильнее, чем подействовала бы панорама расправы. Военные, согласно фильму, в гибели граждан не виновны — стреляли окопавшиеся на чердаках снайперы КГБ. Но и одним из условно положительных героев «Дорогих товарищей!» оказывается скромный и совестливый новочеркасский чекист — тут уж вы сами решайте, чем вызван такой ход — стремлением к объективности, драматизацией действия или византийской игрой с нынешней властью, ведущей родословную от того самого комитета; мол, находятся и среди кагэбэшников порядочные.

Но я опять отвлекся на глобальное, а кино — не про ГБ и «центр контрреволюционного казачества», а про Семину, истовую коммунистку и мать; истинная, мелодраматическая природа «Дорогих товарищей! становится очевидной во второй части, когда Людмила разыскивает Светку, исчезнувшую после расстрела. Рыдать в кино уже не принято, остроту переживаний списали в утиль, однако же Кончаловский с патриархальной наивностью чуждого новым веяниям человека возвращает эту остроту на экран; по мне, так только зомби без сердца может к финалу «Дорогих товарищей!» остаться с холодным носом и сухими глазами.

Удивительна и завидна профессиональная энергия, которую Кончаловский не утратил и в 83 года, но, при всей зависти и восхищении крепостью режиссерской руки, многофигурные «Дорогие товарищи!» — по сути, монофильм Юлии Высоцкой, ее выдающийся актерский бенефис. В соревнование за венецианского «Золотого Льва» Кончаловский вступает в шестой раз: в 1965-м он приезжал на Мостру с соцреалистическим «Первым учителем», в 1984-м — с американской экранизацией платоновской «Реки Потудань», лихорадочно эротичными «Любовниками Марии», в 2002-м — с трагифарсом «Дом дураков», в 2014-м — с псевдодоком «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына», в 2016-м — с трагедийным «Раем» (это не считая «Глянца», который в 2007-м закрывал фестиваль). Венеция Кончаловского любит — без наград в новом тысячелетии он не оставался ни разу: «Дом дураков» получал специальный Гран-при, «Белые ночи» и «Рай» — Серебряных львов. Прогнозировать результаты 77-го фестиваля у меня права нет, и у Высоцкой определенно есть сильные конкуренты: коллеги, добравшиеся до Венеции, в один голос сообщают о величии американки Ванессы Кирби сразу в двух конкурсных фильмах — «Частицах женщины» и «Грядущем мире». Я болею за Высоцкую.

Почти 20 лет назад, после венецианской премьеры «Дома дураков», я интервьюировал Кончаловского для материала о молодых актерах и задавал вопрос «Станет ли Юлия Высоцкая звездой?». Позволю себе процитировать тот давний ответ полностью:

«Я не могу утверждать такие вещи, потому что я человек, который не может быть объективным. Как может муж отрекомендовать жену? Даже если он будет говорить искренне, все равно зрители заподозрят неладное и в искренность не поверят. Это естественно. Поэтому я постараюсь быть как можно более сдержанным в оценках. Если бы Юля не потянула главную роль в «Доме дураков», я бы взял другую актрису, потому что картина мне дороже, чем карьера моей жены. И карьере Юли плохая игра сослужила бы только дурную службу. Роль очень сложная, такое легкое отклонение, образ вроде бы нормального, но с легким сдвигом по фазе человека вообще трудно играть. И, кстати, существует не так много удачных примеров, может быть, Джессика Ланг в фильме «Фрэнсис». Шансы Юлии связаны с ее смелостью, отвагой, в том числе отвагой не бояться выглядеть глупо. На такое почти дурацкое бесстрашие многие актеры не рискуют идти. Этот риск — хороший процент безответственности, необходимый артисту, чтобы найти новое амплуа. Соединение драмы и комедии, лирики и клоунады, бесстрашие в клоунаде, в каких-то таких вещах, которые кажутся дурацкими, — тоже очень сложный комплекс возможностей актера, который используют не многие. Лучшие примеры — это Джульетта Мазина, Инна Чурикова, Лия Ахеджакова — их можно пересчитать по пальцам. Сумеет ли Юля развить актерские потенции, выберет ли правильные роли — от этого зависит ее карьера. Карьера — как судьба-индейка: сегодня все знают, восхищаются, завтра никто не обращает внимания. Сейчас Юлия еще в том возрасте, в котором она может сделать молодые классические роли: Офелию, Нину Заречную, фрекен Жюли. Большие роли позволяют расти человеку, потому что искусство не только самовыражение, это еще и жизненный урок. Юля сыграла не так много, для нее это учеба. Но я не думаю, что она готова пожертвовать, во всяком случае на сегодняшний день, всем на свете ради карьеры. Это тоже очень важно, потому что дает баланс».

Под каждым словом подписываюсь; ну а Высоцкая — великая, сомневаетесь — посмотрите «Дорогих товарищей!».

Автор Вадим Рутковский, Радио Свобода.